От редакции:

Одно из ярких изданий уходящего года могло бы одновременно стать одним из самых незамеченных, поскольку никто и никакая институция не занимались его раскруткой, а его автор, хоть и имеющей отношение к академической философии, написал книгу в столь личной манере, что иначе как одиночкой восприниматься не может.

Мы говорим о книге Романа Шорина «Метафизика целого и части». Да, это философия, но с точки зрения ее неакадемизма это еще и литература, искусство.

Сочетание пространных эссе с короткими, афористичными скетчами-зарисовками создает эффект, который можно выразить словами «ничего случайного». Вы наткнулись на показавшееся вам странным или голословным утверждение – вот его подробное разъяснение. Вы устали следить за мыслью, развиваемой на протяжении нескольких страниц – вот эта мысль, сформулированная в одном предложении.

Книга Романа Шорина из тех, что можно листать, заглядывая в начало, середину, ближе к финалу. От нее не убудет, ведь вы все равно к ней вернетесь. Хотя, конечно, только в том случае, если вас хоть сколько-нибудь занимают вопросы, прозванные философскими, а на самом деле касающиеся каждого – вопросы жизни и смерти, реализации и счастья, любви и покоя…

Автор отдает должное и довольно отвлеченным понятиям. Само его базовое утверждение – «когда есть целое, нет частей, а когда есть части – нет целого» – несколько ставит в тупик. О чем это? А это об очень простом и одновременно важном – о том, что части заметны тогда, когда между ними есть разрывы, зияния. Ну а наличие разрывов – явный признак фрагментарности. Как в случае с разбитым зеркалом. Метафизика целого и части разрешает, в частности, дихотомию наблюдающего и наблюдаемого, видящего и видимого, человека и окружающего его мира. Когда прекращается расщепление бытия? Когда наблюдатель становится продолжением наблюдающего, а наблюдаемое – продолжением наблюдаемого. Как утверждает автор книги, такое встречается – и нередко – в жизни каждого из нас без исключения.

Автор отнюдь не старается нагнать таинственности: вы не найдете в книге того «птичьего» языка, говорящие на котором убеждены, будто это лучший способ прослыть философом. Чем непонятнее – тем лучше. Логика подражателей, тех, кто при всей своей начитанности не научился мыслить сам.

Роман Шорин философствует так, как философствовали первые философы. Первые в обоих смыслах этого слова. Возможно, это смелость на грани наглости, возможно, это абсолютно оправданное «почему нет?» Почему нельзя философствовать именно так, если у автора получается? А ведь у него действительно получается.

Вообще-то, рассуждая о философской книге, важно избежать излишней патетики. Стилистика автора, вероятно, имеет свои уязвимости и ограничения. До и хвалить лучше, не навязывая. Поэтому просто предоставим читателям делать выводы самостоятельно и приведем выдержки из той части «Метафизики целого и части», которая озаглавлена «Миниатюры».
Редакция журнала «Перемены»

«Миниатюры». Фрагменты книги «Метафизики целого и части»

*
Мы обращаем внимание на бешено мчащийся автомобиль — как бы он нас не задавил! Мы воспринимаем звук сирены, прислушиваемся к нему: видимо, где-то пожар, не наш ли дом горит?
Совсем другое дело, когда наше внимание привлекло совершенно нас не касающееся — не грозящее ущербом, не сулящее благ. Я слушаю, как шелестит на ветру листва деревьев. Шелест листвы, равно как и ветер, ничего мне сообщает. И я ничего не считываю, пока его слушаю.
Ему ничего от меня не нужно, хотя он происходит. Мне ничего от него не нужно, хотя я ему внимаю. Когда слушаешь то, что звучит без расчета оказать воздействие на слушателя, когда слушаешь то, от чьего звучания ничего для себя не извлекаешь, то между слушанием и звучанием не образуется зазора. Слушая шум листвы в отрыве от его сигнальной составляющей, слушатель как бы проходит сквозь внешнюю сторону этих звуков. Но тогда он проходит и сквозь субъект-объектные отношения с ними.

*

То, что есть как всё, что есть, беспричинно. Внешней причины у него быть не может в силу отсутствия внешнего как такового, а внутренняя причина такова, что неразделима со своим следствием, то есть вычленять ее — все равно что резать по живому.
Причина, разделенная со следствием, перешла бы в разряд причин внешних. Именно неотделимость от следствия делает причину внутренней, заодно делая ее тем, чего нет.

*

То, по поводу чего могли бы быть даны великие ответы, не вызывает вопросов.

*

Зря радуется тот, кто что-то понял тогда, когда лучше бы субъект-объектного разделения вообще не возникало.

*

История — это набор исключений, от которых в связи с тем, что человечеству уже очень много лет, начинает рябить в глазах и которые из-за этой ряби начинают казаться правилом.

*

Каждый новый текст, увеличивая общую массу текстов, уменьшает шансы на прочтение как всех их вместе, так и каждого из них в отдельности. Впрочем, кого остановит такая ерунда?

*

То, что нам важно, когда мы свободны, совпадает с важным самим по себе.

*

«Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут, но собирайте себе сокровища на небе, где ни моль, ни ржа не истребляют и где воры не подкапывают и не крадут».
Примечательно, что столь радикальный посыл не перечеркивает подхода к жизни как к накоплению богатств. Важность сбора сокровищ сомнению не подвергается. Заодно и концепт владельца, обладателя.
При этом в небесных сокровищах упор делается на такие специфические качества, как прочность, неуязвимость, надежность, долговечность. Прислушаемся: кто в нас отзовется на такие характеристики? Наверное, тот, кто озабочен выгодными инвестициями, кто расчетлив, прагматичен и ценит всякую возможность укрепить свое положение. Но зачем взывать именно к нему в нас, чтобы отвлечь нас от земного и привлечь к небесному?

*

Считается, что мы (как субъекты) существуем постоянно. Иногда в поле нашего зрения оказываются объекты, а иногда там — в поле зрения — пусто.
Подобная автономия субъекта, возможно, и льстит нам, но не имеет отношения к реальности. Мы появляемся именно по отношению к объектам, а когда объектов нет — нет и нас (как субъектов).
Такого, чтобы поле нашего зрения пустовало, не бывает: когда в поле нашего зрения пусто, никаких «нас» нет.

*

— Он хотя бы догадывается, какой он великий человек?
— Догадаться можно лишь о том, какая ты посредственность.
(В том смысле, что сам интерес к вопросу «а каков я по шкале той или иной внешней линейки?» указывает на заурядность интересанта.)

*

— Он хотя бы догадывается о своей никчемности?
— Кто знает. Впрочем, даже если бы догадывался, это была бы догадка понарошку, не по-настоящему.
(В том смысле, что кто по-настоящему прочувствовал, пережил свою никчемность, тот заодно и изжил ее.)

*

Я посмотрел фильм, и он оказался угнетающе посредственным.
На следующий день я говорю своему другу: «Знаешь, ни в коем случае не смотри такого-то фильма. Сбережешь себя от неприятных эмоций».
И друг, допустим, доверится. И не посмотрит этой бездарной, пустой картины. И даже будет мне благодарным. Однако же он не сможет оценить мое предупреждение в полной мере. Чтобы понять, насколько ценный совет я ему дал, ему пришлось бы посмотреть этот злополучный фильм. Вы не видите здесь серьезной философской проблемы?

*

Собралась компания. «А Петрова-то нет», — сказал кто-то. Несколько человек в ответ кивнули. Ведь Петров часто бывал в этом обществе, но сегодня почему-то не пришел.
Собрались в другой раз. «А Николаева-то нет». В ответ — недоуменные взгляды. Ведь никакого Николаева в эту компанию никогда и не входило. Но ведь Николаева и правда нет — это факт. Или не факт? Ведь если никакого Николаева и рядом никогда здесь не проходило, то когда он отсутствует, разве кого-то действительно нет? Все, о ком имеет смысл упомянуть, — на месте. А тот, в чьем упоминании нет никакого смысла, в расчет не берется. Отсутствие Николаева не есть отсутствие кого-либо.
Если нет того, чего и не должно, и не может быть, то нет и его отсутствия.

*

Есть убеждения, публичное выражение которых показывает, что сам ты их не придерживаешься.

*

Современный философ может написать статью на тему «Различия в осмыслении человеческой смертности между таким-то и таким-то мыслителями» и ни разу — за время написания — не подумать о том, что он, вообще-то, тоже смертен.

*

Философия будет до тех пор, пока будут те, кому она интересна, но кто формально не имеет к ней никакого отношения.

*

— Как вам мой философский трактат о том, что целостность невозможна?
— Хорош. Единственное — ему недостает целостности.

*

— Я всю жизнь боялся. Можно ли считать, что я вложился в страх?
— Нельзя. Боясь, ты хранил себя от вложения во что-либо. Бояться — держать себя при себе, беречь себя от растраты.

*

Отделенный от всего остального, разумеется, отделён и от самого себя. Пускай он воспринимает себя отдельным по отношению к чужому, само восприятие себя отдельностью не может не отделять и от себя.

*

«Избавлю от тревожности», — пишет в своем объявлении психотерапевт. Мы клюем на такие обещания. В самом деле, кто не захочет избавиться от этого гнетущего, парализующего состояния!
Но ведь избавиться от тревожности (всякая форма которой неизбежно сводится к беспокойству за свое существование) — значит, по большому счету, избавиться от себя. А вот этого уже никто не захочет. Тревожность (страх, беспокойство) — это не прокравшиеся в нас извне недуги. В известном смысле это наша суть. По крайней мере, как отдельных, выделенных существований.

*

Если мы отвечаем на вопрос «зачем?» словами «просто так», мы придаем бытию «просто так» оттенок исполнения назначения, что абсурдно.

*

«Для чего мы рождены?»
«Ни для чего мы не рождены».
Забавно видеть, как язык сопротивляется возможности (перспективе) быть рожденным ни для чего: между «ни для чего» и «рождены» по правилам языка проставляется «не». «Ни для чего не рождаются, — полагает язык. — Раз ни для чего, то нечего и рождаться». Сам язык уместен только в мире причин и следствий, подчиненности и выведения через иное. Безусловного (беспричинного) бытия язык не знает и даже отрицает его.

*

Нет такой внеположенности как полнота (Целое, единое). Поэтому про нее и не стоит вопроса, а что? она есть такое.
Если вы согласно закивали головой, стало быть, не заметили, что я смухлевал. Я сказал «про нее не стоит вопроса», то есть повел о ней речь как о некоей внеположенности (с которой сразу же захотелось разобраться на предмет «что же она такое есть»).
Раз нет такой внеположенности, как полнота, значит не про что говорить как про то, про что не стоит вопроса «Что оно есть такое?»

*

Есть «вещи», правильное отношение к которым заключается в отсутствии какого бы то ни было отношения к ним.
Видите, как сопротивляется, ломается язык, не позволяя высказать довольно простую мысль? Или попробовать еще? Имеется такое, к чему лучше никак не относиться.
— Как вы относитесь к славе? — О, я ее жажду. — А вы как? — А я ее презираю. — А вы? — А я никак к ней не отношусь.
На самом деле можно прожить довольно небанальную жизнь, не вырабатывая никакого отношения к 99 процентам явлений, событий, концепций, идей, оказывающихся в поле нашего зрения.

*

«Вы же хорошо его знаете. Расскажите о нем. Что он собой представляет?» — «Ну, у него две ноги…» — «У всех две ноги; это пропустим». — «Еще у него на голове растут волосы». — «К черту волосы! Что еще?» — «Еще он спит по ночам». — «Вы издеваетесь?» — «Нет, я описываю». — «Да вы даже не начали его описывать!»
Приведенный диалог призван показать, что определение чего-либо есть составление перечня его аномалий. Родинка необычной формы. Хромота. Ну хорошо, можно назвать это особенностями. Так или иначе, при определении чего-либо никого не интересует то в нем, что подразумевается само собой, является единственно возможным и несопоставимым.
Теперь вместо человеческого существа возьмем гармонически организованное и самодостаточное бытие. У такого бытия отклонении? (особенностей) нет, а то, что есть, настолько естественно, что внимание на нем просто не задерживается. О самодостаточной гармонии совсем нечего рассказать!

*

Автору, страдающему из-за малости своей аудитории, следует помнить, что если однажды его аудитория станет большой, он будет страдать из-за ее качества.

*

Ничтожность проявляется не в том, что ничего не достиг к тридцати (сорока, пятидесяти) годам, а в сокрушении: «Мне уже тридцать, а ведь я — какой ужас — ничего не достиг».
Теперь о величии. Оно не в том, чтобы к сорока (тридцати, пятидесяти) годам достичь всевозможных успехов. Оно в несвязанности самим собой, в готовности совершенно не считаться с тем, достиг ты чего-то или не достиг ничего.

*

Беспокоясь о том, какими мы запомнимся, мы в действительности беспокоимся о том, какими мы забудемся.

*

Все усердно работают, а у кого-то, допустим, имеется возможность высыпаться, неспешно гулять, читать романы, дремать после обеда, смаковать вечером вино на веранде с видом на море.
Если это будет персонаж жадный, напыщенный, себялюбивый, то и Бог с ним.
Но что если это будет открытый, светлый, искренний человек? Тогда я готов признать, что он наслаждается жизнью за всех нас. Во всяком случае, у меня будет ощущение, что его свобода мне не чужая, что его послеобеденной дремой отдыхаю и я.

*

Это неправда, что трус живет дольше. Ведь год его жизни легко можно уплотнить до дня.

*

Иногда, наблюдая только одну из сторон конфликта или спора, можно сделать вывод, что она — не права (из чего, правда, не выводится непременная правота другой стороны).
Это оттого, что помимо относительного есть абсолютное.

*

«Не моя проблема», — говорит тот, кто до нее не дорос. Но то же самое говорит и переросший эту проблему!
Почему высший и низший уровни бытия так схожи, пускай хотя бы и чисто внешне?
Впрочем, возможно, дело здесь не в сходстве, а в различии. Высший и низший уровни объединяет прежде всего их отличие от середины — той самой, где мы обычно находимся. Возможно и другое: самая примитивная форма, самая зародышевая стадия куда ближе к завершенности, нежели то «развитие», которое она получает в нашем лице. И мы лишь льстим себе, полагая, будто находимся между низом и верхом, на деле будучи чем-то вроде отклонения.

*

То, что нас в себя вовлекает, гораздо существеннее того, что оставляет нас при себе свидетелем (субъектом). В пользу этого говорит уже сам факт того, что мы начисто забываем про все, оставившее нас при себе свидетелем, едва появилось способное вовлечь нас в себя.

*

Обычно на вопрос существует лишь один правильный ответ. Но бывают и исключения.
«Состоялась ли твоя жизнь?»
На это есть два одинаково правильных ответа, причем лучше не жадничать и давать сразу оба.
«Да, состоялась, и что?»
«Нет, не состоялась, и что?»

*

Вам что-то мешает жить?
Первый путь заключается в попытках избавиться от этой помехи. Второй предполагает иное избавление — от самого себя. И тогда тому, что мешало, просто некому будет мешать.
P.S. Это рассуждение касалось сугубо экзистенциального измерения — по ту сторону политики и вообще общественной жизни.

*

Страх — если это страх не ситуативный, а фобический, — всегда двойной: это страх и страх перед этим страхом. Потому что если не боишься страха, он развеивается. Говоря иначе, чтобы заполучить стойкий, перманентный страх, нужно «забояться» не только и не столько того, что страшит, но самого страха перед страшным.

*

«Не судите, да не судимы будете» вполне переложимо и на познание-различение, отлично иллюстрируя, как познавательно-различающая активность сказывается на том, кто эту активность проявляет.
Сказывается, сразу скажем, не очень хорошо. Сплющивает и уплощает.
«Не определяйте, и не определимы будете», «не маркируйте, и не маркируемы будете», «не различайте, и неразличимы будете», «не разделяйте, и целостны будете» etc.

*

Чтобы выразить свое впечатление от произведения искусства, нам волей-неволей приходится уподобить его чему-то вроде блюда, приготовленного для нашей услады. И это многое говорит о всей нашей коммуникативной системе.
«Книга зашла», «фильм зашел», — говорят читатели и зрители, не замечая, что то же самое они говорят о вкусной пицце.
Но даже если отвлечься от модного жаргона, ситуация будет столь же плачевной. Достаточно почитать комментарии под стихами, которые публикуют в социальных сетях, чтобы убедиться, как беспомощны наши средства выражения; как они пасуют, пробуксовывают, не оправдывая возлагаемых на них надежд.
Похоже, с точки зрения языка все, что есть, есть исключительно для потребления. «Классно!», «Здорово!», «Великолепно!», «Супер!», — тщась сказать что-то большее, восклицают заложники языка, хотя специфика произведения искусства состоит как раз в том, что оно извлекает своего слушателя/зрителя из сторонней позиции.

*

Когда выскажешь какую-то мысль и тебе в ответ скажут: «Восхитительно», то волей-неволей хочется продолжать. Только уже не продолжать мыслить.

*

«Вы — сама красота!», — делается расхожий комплимент даме, а ведь пустивший его в обиход вложил сюда весьма нетривиальный смысл.
«Вы — сама красота!» — то есть красота занимает сразу два места: обладаемого и обладателя, качества и его носителя, делая бессмысленным их разграничение и выступая тем самым завершенным целым, то есть собственно красотой.

*

Ненужность самоценного (бесполезность красоты) — это всего лишь следствие ничьей ненужности наряду с ним.

*

Когда я влюбился, то рассказал об этом всем кому не лень. Когда полюбил — никому.

Книга Романа Шорина «Метафизика целого и части» на Литрес — по ссылке.

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>